К барьеру!

Белла АХМАДУЛИНА

Традиция решать споры в поединке существовала с незапамятных времен. Сочинители XVI в. — времени наибольшего распространения дуэли — возводили этот обычай к поединкам библейских Давида и Голиафа, Гектора и Ахилла у Гомера, Горациев и Куриациев Тита Ливия. В варварских государствах раннего средневековья судебный поединок утверждался как одна из разновидностей ордалий — испытания Божьим судом, наравне с ношением раскаленного металла или прохода под полоской дерна, которая должна остаться невредимой. Считалось, что победа одерживается не силой оружия, а могуществом правды: сам Бог осуждает виновного и помогает правому…

В ХI—ХII вв. Божий суд прочно укоренился в местных записях обычного права, к нему прибегали не только миряне, но и духовные лица, например, в спорах за церковное наследство. В ХIII—ХIV вв. французские короли не раз пытались запретить или максимально ограничить подобную практику. Так, в 1306 г, Филипп Красивый обнародовал ордонанс, согласно которому судебный поединок мог быть разрешен только самим королем или Парижским парламентом, причем исключительно по уголовным делам и при следующих условиях.

1. Преступление должно быть тяжким (государственная измена, убийство, изнасилование, клятвопреступление и т.д.), предусматривающим в качестве наказания смертную казнь.
2. Для обвинения конкретного лица должны быть серьезные основания, а само преступление (наличие трупа, явного ущерба и т.п.) — должно быть очевидным.
3. Должны существовать противоречия в доказательствах, если виновность полностью доказана, то оправдываться при помощи поединка недопустимо.

На поединок нельзя было вызывать духовное лицо, старика или калеку, но при согласии на «Божий суд» те могли выставить вместо себя так называемого «заместителя» или «защитника». Некоторые представители духовенства специально содержали таких «профессионалов».

Смерть или тяжелое ранение одного из участников поединка еще не были ни его целью, ни формой удовлетворения истца или ответчика (сатисфакции).

Поражение лишь служило решающим доказательством вины и предполагало дальнейшее наказание в соответствии с тяжестью содеянного. Имя побежденного покрывалось позором и бесчестьем согласно установленному ритуалу.

Помимо судебного существовал и военный поединок — иногда совершенно беспощадный бой, где, случалось, побежденного добивали, хотя выкуп брали всё же еще чаще. Это больше соответствовало корпоративному духу (все рыцари — братья) и приносило вполне ощутимую материальную выгоду. Так, выкуп за французского короля Иоанна Доброго, взятого в плен в битве при Пуатье (хотя и не на поединке), составил астрономическую сумму и навсегда обогатил рыцарей, захвативших самую крупную добычу XIV в.

Во время Столетней войны между французскими и английскими рыцарями часто происходили столкновения один на один и настоящие сражения между равными по числу участников отрядами.

Практиковался совершенно особый вид рыцарского поединка, который может быть назван «спортивным». На турнире он служил демонстрацией воинской доблести, был средством добиться славы и благосклонности прекрасных дам.

Появление и распространение огнестрельного оружия наравне с развитием судебной системы отодвинули судебные, военные и турнирные поединки в прошлое.

Немалую роль в этом процессе сыграла нелепая гибель французского короля Генриха II в 1559 г. Тупое и, казалось бы, безопасное копье его турнирного противника согнулось, упершись после удара в защитное снаряжение, и сломалось пополам. Острый обломок, оставшийся в руках невольного убийцы проник сквозь щель забрала и смертельно ранил рыцарственного монарха.

В то же время в Западной Европе появляется и обретает широкое распространение новый вид поединка — дуэль. Родина дуэли — Италия, где в среде городского патрициата, стремившегося во всем уподобиться старой элите — дворянству — распространились гипертрофированные представления о чести и способах ее защиты.

Для молодых знатных итальянцев средством отмщения мнимых и настоящих обид всё чаще становился бой с оружием в руках, правила которого были весьма далеки от рыцарских. Итальянцы называли его «поединком в кустарнике» или «схваткой хищников».

Первое название указывало на уединенность места, где происходило «выяснение отношений»: эти поединки обычно устраивали в небольших перелесках.

Второе название отражает суть такого боя: драться до смерти и без пощады.

Противники встречались без свидетелей. Никакого защитного снаряжения не предусматривалось: дуэлянты вооружались лишь шпагой и «дагой» (кинжалом для второй руки). Впрочем, не возбранялось и обматывать руку плащом, чтобы защищаться от рубящих ударов. Ситуация, где каждый «прошедший» удар или «туше» мог стать смертельным, не предполагала проявлений куртуазности и излишнего благородства.

Лучшими учениками итальянцев стали французские дворяне и военные, познакомившиеся с дуэлью во время Итальянских войн (1484—1559).

Они и привнесли в такой поединок некоторые новшества, в том числе участие секундантов. Те, с одной стороны, следили за соблюдением правил, но могли и вмешаться в столкновение. Ссора двух заносчивых дворян по пустяковому поводу могла теперь перерасти в настоящее сражение, в котором иногда участвовало по дюжине человек с каждой стороны.

Свойственные армии гордость за знамя и дух товарищества по оружию не только сплачивали, но и разъединяли.

Маршал Вьейвиль писал, например, в своих мемуарах, что после снятия испанцами осады с города Меца французы были настолько воодушевлены победой и так горды собой, что «ежедневно сражались на шпагах в тавернах или прямо на улицах из-за споров по поводу того, кто из них проявил больше доблести и оказал большую услугу своему королю. Иногда это были капитаны, отстаивавшие честь своих солдат, но чаще солдаты сражались за своих капитанов. За неделю случалось как минимум пять или шесть подобных ссор при полном пренебрежении военной дисциплиной и отсутствии уважения, с которым надлежит относиться к оружию».

Хоть как-то регламентированный поединок давал выход «пару» и — до известной степени — устраивал командование: пусть лучше дерутся двое в честном поединке, чем ссора, когда на помощь сбегаются друзья, родственники и земляки.

Кроме того, признание поединков по правилам приносило дворянству определенное удовлетворение, поскольку в войнах XVI в. рыцарский кодекс был уже предан забвению, а понятие «дворянская честь» становилось всё более и более невостребованным.

Несмотря на меры властей и запреты Церкви, получившие окончательное оформление в решениях Тридентского собора, из Италии дуэль быстро распространилась по всей Западной Европе. Католическая Церковь осуждала ее за сметные грехи убийства и самоубийства одновременно, а также гордыни и гневливости.

Впрочем, точно таким же запретам и с тем же неутешительным результатом прежде подвергались турниры.

Особенно широко дуэль распространилась во Франции в период гражданских войн и Фронды. По завершении Итальянских войн без определенных занятий осталось множество дворян и военных, склонных к агрессии и привыкших решать споры с помощью оружия. Из укромных мест дуэль перекочевала на улицы и площади городов и в залы дворцов, включая королевский, в городские предместья. Дуэль быстро вошла в моду, как в столице, так и в провинции. Дрались все — от профессиональных солдат-простолюдинов и студентов университетов до дворян и титулованных особ. Участие в поединке стали считать хорошим тоном, для молодых дворян он стал своего рода экстремальным спортом, опасным развлечением, способом обратить на себя внимание.

Только за 20 лет правления Генриха IV (1589—1610) на дуэлях, по подсчетам современников, погибло от 8 до 12 тысяч дворян (нынешние историки доводят этот счет до 16 тысяч). За это же время участникам столкновений было выдано 7 тысяч королевских «прощений». Подобные акты милосердия не были бесплатными, и, требуя надлежащего нотариального оформления, принесли короне около 3 млн. ливров золотом.

Стоит ли удивляться снисходительности монарха к «слабостям» своих верных защитников?

Несколько позже, во время Фронды (1643—1654), герцог Антуан де Граммон, маршал Франции, насчитал 940 убитых дуэлянтов, которые были ему известны лично.

Одному Богу известно, сколько таких смертей случилось на самом деле: родственники и друзья погибшего, не говоря уже об убийце, были заинтересованы в сокрытии самого факта дуэли, так как для ее участников возникали угрозы отлучения от Церкви, конфискации имущества, изгнания и т.п.

Четких дуэльных правил не существовало, да и не могло существовать по причине полного исключения этого явления из общепринятого законодательства. Предписания рыцарских трактатов действовали только в теории, поскольку военный или дворянин, читающий книги, был скорее исключением, нежели правилом.

Для этих людей, по выражению одного из современников, пером служила шпага, чернилами — кровь их противников, а бумагой — их тела. И всё же постепенно складывался некий неписаный кодекс, регулировавший «силовые конфликты» между дворянами.

Если представитель этого сословия считал, что его чести или чести его близких нанесен урон, то он мог послать обидчику письменный вызов (картель) либо передать его устно: как лично, так и через секунданта. С 1570-х гг. дело всё чаще обходилось без особых формальностей, а промежуток между вызовом и поединком мог измеряться несколькими минутами.

Дуэль, следующую сразу за оскорблением и вызовом, пока еще не остыли страсти, общественное мнение расценивало как более благородную, чем отложенный на какое-то время поединок, который можно предотвратить доводами рассудка.

Граф Франсуа де Монморанси-Бутвиль

Повод для вызова мог быть самым незначительным — «уместиться на лапке мухи», как писали современники о дуэли барона Луи де Клермон де Амбуаз де Бюсси. Однажды он дрался, поспорив о форме узора на шторах. Франсуа де Монморанси-Бутвиль вызвал человека только за то, что одна дама назвала того более ловким, чем он. Дуэли, продиктованные соперничеством в любви, чаще всего являлись заурядной местью отвергнутого претендента. Вызов мог получить и счастливчик, удостоенный должности, награды, большей части наследства или имущества.

Дрались из-за места в церкви, на балу или королевском приеме, поспорив, чья охотничья собака лучше, чьи земли плодороднее. Мотив и повод не различались. Честь дамы, например, следовало отстаивать всегда, «какой бы шлюхой она ни была». Поводом, а иногда и средством добиться желаемой дуэли могла послужить определенная манера поведения. Враждебные намерения демонстрировали рукой, «положенной во время разговора на эфес шпаги или рукоять кинжала»; жестом, имитирующим извлечение шпаги из ножен; резким движением в сторону собеседника, приближением вплотную, лицом к лицу.

Аналогичную роль играли специфические манипуляции с предметами одежды: поворот шляпы вперед или назад, наматывание плаща на левую руку и т. д.

Формальным поводом для дуэли, как правило, служило обвинение во лжи. Дворянин, чья честь была задета, мог без обиняков направить обидчику свой вызов, но при этом терял право выбора оружия: по традиции оно принадлежало вызов получившему.

Часто, чтобы сохранить это право за собой, обиженный вместо вызова отвечал обвинением во лжи и клевете. На этом прелюдия заканчивалась. Оскорбленный объявлял вызов и назначал место и время встречи, обидчик выбирал оружие. Оно должно было быть абсолютно идентичным по длине, весу и прочим параметрам, хотя именно это «равенство стартовых возможностей» могло обеспечить одной из сторон вполне ощутимое преимущество.

Очень многое зависело от умения и ловкости секундантов: сославшись на прецеденты и тонкости правил, они могли настоять на выборе оружия, выгодного для их поручителя. По свидетельству выдающегося юриста того времени — Этьена Паскье, даже адвокаты не изобретали столько уловок в судебных процессах, сколько их придумывали дуэлянты, чтобы выбор оружия принадлежал именно им.

Первые дуэльные правила не особо ограничивали противников; они допускали использование бросков и захватов, удары ногами и руками, — словом, весь арсенал уличной драки. Впрочем, крайне подлым считалось бросать в глаза противнику землю или засыпать ему рот песком во время борьбы «в партере», т.е. лежа.

Постепенно дворянские представления о благородстве проникли и в дуэльный кодекс. Теперь победа могла достигаться только посредством оружия, поскольку удар «голой рукой» бесчестит дворянина. Знати не пристало драться как каким-то мужланам. Безусловно запрещался захват чужого клинка.

Фехтование как искусство, основанное на комбинированных приемах и определенной тактике боя, зародилось лишь в конце XVI в., когда качество и вес клинкового оружия позволили производить с ним сложные манипуляции, отражать и наносить точные удары. Особого совершенства фехтование достигло в Италии: тамошние учителя долгое время считались лучшими и открывали свои фехтовальные залы по всей Европе. Они учили хладнокровно наносить удары по жизненно важным органам и конечностям, дабы убить или серьезно покалечить противника. В смертельной схватке оставалось немного места для условностей или сложных ограничений. Останавливать бой после того, как одному из участников нанесли легкое ранение, было принято далеко не всегда. Нередко погибали оба дуэлянта.

Самым распространенным оружием являлась шпага, дополненная дагой в другой руке. Считалось, что дворянин должен использовать то оружие, которое находилось при нем в момент вызова и которое он имел право носить вне службы. Кинжал мог быть заменен, как уже говорилось, плащом или второй шпагой; договаривались о поединке либо только на шпагах, либо только на кинжалах. Дрались обычно без всякого защитного вооружения (кольчуги, кирасы), зачастую без камзолов и колетов, которые сковывали движения: в одних рубашках или обнаженными по пояс.

Излюбленным местом дуэлей дворян были улицы и площади городов, парки и городские предместья, пустыри, например знаменитый по романам Дюма Пре-о-Клер — пустырь возле аббатства Сен-Жермен де Пре в Париже.

С ужесточением мер властей против дуэлей (особой нетерпимостью отличались парламенты Парижа и Тулузы) поединки переместились в укромные места, подальше от глаз случайных свидетелей. Происходили они обычно днем; ночная дуэль допускалась в закрытом помещении при факелах или свечах, но не при свете звезд и луны.

Если картель передавал друг вызывающего, то он становился секундантом. Допускалось и его участие в поединке. Одновременно он являлся гарантом чести вызвавшего, т.е. ручался, что в указанном месте ждет дуэль, а не засада. Это не было простой формальностью: некий виконт де Тюренн, например, направляясь на «поле чести», попал в руки наемных убийц и чудом избежал смерти, получив 12 тяжелых ранений. А кузены де Лангони погибли, встретив на месте дуэли целый конный отряд. Поэтому, если вызов передавался через лакея или слугу, получивший его имел полное право или отказаться от поединка, или самому назначить его место.

Cмерть короля Франции Генриха II на турнире в Париже 30 июня 1559 г.

Вооруженное выяснение отношений требовало очевидной и недвусмысленной победы. Щадить противника не считалось «хорошим тоном», а сдаться или принять жизнь как милость от победителя было унижением. Как правило, дуэль заканчивалась смертью или тяжелым ранением одного из противников. Допускалось убийство упавшего и обезоруженного. Мало кто проявлял благородство и позволял противнику поднять выбитое оружие, подняться после падения или получить помощь при ранении. Если в дуэли участвовали секунданты, то тот, кто уже разделался с противником, имел право прийти на помощь товарищам.

Такая жестокость во многом определялась не моралью, но горячкой схватки, когда близость смерти психологически освобождает человека от умеренности при благоприятных для него обстоятельствах.

После окончания боя победитель должен был забрать оружие противника, особенно если тот был только ранен или признал свое поражение: это и трофей — свидетельство победы, и гарантия того, что проигравший не вонзит оружие в спину.

В 1559 г. молодой и честолюбивый Ашон Мурон, племянник маршала Сент-Андре, поссорившись на охоте в Фонтенбло с капитаном Матасом, выхватил шпагу и прямо в лесу принудил того к поединку. Старый вояка, пожалев юнца, ограничился тем, что выбил у него из рук оружие и прочел нотацию о том, что нехорошо нападать на опытных людей, едва умея владеть шпагой. Когда же он, отвернувшись, стал садиться на коня, взбешенный Мурон нанес ему удар в спину. Дело замяли, учитывая родственные связи Мурона. В светских салонах не столько порицали предательский удар, сколько недоумевали по поводу неосмотрительности капитана.

Особого рассказа заслуживает трагическая судьба графа Франсуа де Монморанси-Бутвиля, который дрался с пятнадцатилетнего возраста. Ко дню гибели на его счету было как минимум 22 дуэли, причем всякий раз он демонстрировал полное пренебрежение не только к законам человеческим, но и к Божеским.

В 1624 г. Франсуа дрался с графом де Понтжибо в день Пасхи, несколько раз сражался и в Христово воскресенье, в том числе
и 1 марта 1626 г., в день, когда король подписал очередной эдикт против дуэлей. При этом Бутвиль отличался благородством, граничившим с ребячеством.

Перед дуэлью он и его противник — Понтжибо, ожидая, пока заточат кинжалы, забавлялись прыжками, играя в чехарду.

Ночь накануне поединка с графом Фориньи Бутвиль провел под одной крышей с противником и даже спал с ним под одним одеялом. Причиной поединка стала пустячная ссора между их друзьями. Хотя дуэлянты явно симпатизировали друг другу, Фориньи был убит.

В схватке с Ле Контура Бутвиль не воспользовался падением противника, и позже они стали друзьями. Сражаясь с де Люпом, он удержал своего секунданта, подоспевшего к нему на помощь, от смертельного удара.

Роковая для Бутвиля дуэль состоялась на Королевской площади 12 мая 1627 г. Вместе с кузеном, графом де Шапель, который выступал в роли секунданта, он бился против де Беврона и барона Генриха де Клермона д’Амбуаз де Бюсси. Бутвиль продемонстрировал свое полное превосходство во владении оружием и, добившись от побежденного извинений, заключил того в объятья. Он заявил, что скорее умрет сам, чем убьет столь достойного человека. Де Шапель к тому времени уже отправил на тот свет де Бюсси.

Мало того, что дуэль происходила днем на многолюдной площади в присутствии зевак, она случилась накануне праздника Вознесения. Это, видимо, переполнило чашу терпения тогдашнего правителя Франции — кардинала де Ришелье.

Казнью дуэлянтов — представителей двух знатнейших родов — он, по собственным словам, намеревался «перерезать горло дуэли». Хотя большинство дворянства требовало помилования, Ришелье был неумолим. Бутвиль и де Шапель взошли на эшафот. Беврон спасся бегством из Парижа.

Демонстративная казнь не дала ожидаемого эффекта. Уже в следующем году при осаде Ла-Рошели офицеры, не колеблясь, прибегли к привычному способу выяснения отношений. Общество и далее оставалось терпимым к этому «благородному преступлению».

Монархам пришлось считаться с его мнением: короли почти всегда прощали дуэлянтов, даже когда дело заканчивалась гибелью или увечьем.

Людовик XIV, чье законодательство предусматривало за поединки, особенно между военными, самые жестокие наказания, изгонял из своего личного полка офицеров, которые отказывались от участия в поединке, предпочитая чести закон и дисциплину. Сам «король-солнце» во время войны за Испанское наследство послал (неизвестно, насколько серьезно) формальный вызов императору Леопольду.

Впрочем, со временем дуэль стала быстро «вырождаться», всё больше обретая черты театрализованного представления», рассчитанного на публику. Когда в марте 1778 г. два принца крови — граф д,Артуа и герцог Бурбон, появились в ложе Оперы после дуэли в Булонском лесу, зал устроил им овацию.

Одновременно смягчалась и опасность смертельного исхода, и в XIX — начале XX в. дуэль даже стала своего рода модой не только в среде армейских офицеров и отпрысков дворянских фамилий, но и у юристов, журналистов, литераторов и политиков. Репутацией заправских дуэлянтов пользовались Ламартин, Кавеньяк, Жорес и Клемансо; в Бурбонском дворце к услугам депутатов парламента были фехтовальный зал и учителя фехтования. Нередко прения в зале заседаний заканчивались поединком. Дуэль уже самим фактом ее проведения была призвана дать сторонам сатисфакцию, позволить им «сохранить лицо». Именно на такой основе формировалось позднее представление о «благородном поединке», ставшее при посредстве художественной литературы достоянием общества.

На самом деле практика подлинной дуэли XVI в. была весьма далека от ее приукрашенного в романах облика, утверждая приоритет силы в ущерб закону и порядку.

Василий НОВОСЕЛОВ
По материалам газеты «История»