Нартовские ныхасы Кавказа

Одним из малоизученных и уходящих своими корнями в глубь веков явлений в традиционной культуре населения Кавказа являются ныхасы. В общепринятом понимании, ныхас (нихас) – это сельская площадь в центре осетинского аула. П.С. Уварова называла её «местным осетинским клубом», М. Гуриев – «своеобразной горской школой». Это место, куда собирались взрослые мужчины аула для обсуждения текущих дел и для решения споров, место проведения общеаульских пиршеств и празднеств.

В то же время, ныхас – это место проведения свободного времени мужчин и место, где проходили общеаульские пиршества и празднества (Дзадзиев, Дзуцев, Караев, 1994. с.110). Ныхасы могли быть аульские и общеаульские (Магометов, 1968, с.414). Нередко аульские ныхасы находились под навесами или в кунацкой жилого дома. Как говорится в Нартовском эпосе, «нарты построили общественный дом для нихаса». К примеру, ныхас селения Байком в ущелье Закка представлял собой только навес над длинным камнем.

[image]

Среди этих памятников выделяются так называемые нартовские ныхасы, связываемые местным населением с эпическими богатырями-нартами (Чибиров, 1970, с.58). По словам А.Х. Магометова, «наиболее древние нихасы в Осетии известны в народе под названием «нартовских нихасов» (Магометов, 1974, с.221). Это мегалитические сооружения, включающие в себя круги из каменных плит, служивших, как обычно считается, «сиденьями для старших» (Магометов, 1974, с.222). По распространенному, но, на наш взгляд, ошибочному мнению «ныхасы» в археолого-архитектурном плане не представляют интереса» (Дзаттиаты, 2002, с.218). Как представляется, такое невнимание к ныхасам мешает нам составить верное представление о духовной культуре не только Осетии, но и всего Северного Кавказа. Следствием не изученности этих сооружений стали утверждения Б.А. Калоева о ныхасе в селении Лац как «единственном памятнике своего рода в Осетии» (Калоев, 1999, с.128).

Единственным исключением на сегодняшний день остаются работы Г.Д. Чиковани, который выделил группу ныхасов с обработанными камнями-сидениями, связав их с племенами двалов, являвшихся, по мнению ряда грузинских исследователей, предшественниками осетин (Чиковани, 1988, с.76–78). В эту группу Г.Д. Чиковани включил ныхасы у селений Лац, Калак, Цоцолта (Трусовское ущелье), Сиони (Хеви), Дартло (Пирикитское общество в Ахметском районе Грузии). Как увидим далее, значительная часть памятников этого типа осталась неизвестна исследователю. Поэтому его утверждение, что подобные ныхасы «не играли особой роли в системе управлений ущелий, имея лишь местное, сельское значение», не вполне корректно. Напротив, на одном из крупнейших ныхасов с камнями-сидениями в селении Мацута Дигорского ущелья собиралось общество тапан-дигорцев или же, по другой версии, все четыре общества Дигории. Г.Д. Чиковани, утверждая, что на общеаульских ныхасах камней-сидений не было, не учитывает и сведений о наличии такого камня на главном ныхасе Осетии в Мадизане (см. ниже). Вряд ли можно безоговорочно согласиться и с тезисом Г.Д.Чиковани об отсутствии ныхасов с «креслами» в ущельях Черека и Баксана (там же, с.79).

Несколько лет назад нам удалось осмотреть ряд ныхасов с камнями-сидениями (иначе называемых нартовскими ныхасами) в Дигорском ущелье Республики Северная Осетия-Алания (рис.1).

На территории Дигории известно несколько памятников этого типа. Это ныхасы в селениях Лесгоре, Кумбулте, Мацуте, Ахсау. Известно, что где-то до середины XX в. существовал и ныхас в центре общества Уаллагком – селении Галиат. В настоящее время его следов нам найти не удалось, вероятно, он был разрушен. Сильно пострадал и ныхас в Мацуте, в значительной степени разрушенный во время строительства поселка в 1930-х – 1940-х гг. Не исключено, впрочем, что не все сохранившиеся ныхасы обнаружены: сплошного обследования ущелья не производилось. В частности, известно о существовании ныхаса – площадки «Мадзаска» в Стыр-Дигории к югу от селения Куссу (Магометов, 1968, с.411–412).

Как ни странно, ни один ныхас Дигории до сих пор не становился предметом изучения. Единственным исключением в какой-то степени является ныхас у селения Лесгор, которому были посвящены краткие тезисы (Мазур, Мошинский, 2002). Ныхас расположен в стороне от села, на гребне вытянутого с запада на восток мыса, склон которого занят древним поселением, существовавшим в кобанское и аланское время. Основная часть памятника окружена с трех сторон подпрямоугольной в плане оградой из врытых в землю крупных вертикальных камней. С четвертой, восточной стороны памятник ограничен останцом, напоминающим курган, на вершине которого стоял крупный камень (в недавнее время во время землетрясения он раскололся и сполз с вниз по склону). По сведениям В.И. Долбежева, это была каменная глыба, раздвоенная сверху, и на одной из её сторон были видны неясные изображения каких-то знаков (Долбежев, 1886, л.30). В настоящее время какие-либо знаки на обломках камня отсутствуют. С противоположной стороны в ограде ныхаса находится проем, ограниченный двумя крупными камнями. По мнению Л.Д. Мазур и А.П. Мошинского, проем первоначально был закрыт третьим камнем, лежащим сейчас чуть в стороне. Между проемом в ограде и останцом по центральной оси памятника находится крупный камень, вероятно, жертвенник, с плоской, подтесанной верхней стороной. К жертвеннику ведет дорожка, ограниченная двумя грядами мелких камней, а чуть в стороне от него находится западина в грунте, вероятно, антропогенного происхождения.

Между жертвенником и останцом находится, как нам представляется, центральная часть комплекса. Она состоит из трех дугообразных параллельных линий, образованных лежащими на земле крупными плитами. Пять камней одной из линий имеют чашеобразные углубления – лунки. Под углами некоторых плит подложены подпорки из более мелких камней. В центральной части комплекса и вокруг него заметны следы разрушенных средневековых погребений. К западу от ныхаса находится группа менгиров, под которыми, по легенде, были похоронены нарты, и могилы их ещё в XIX в. почитались местным населением (Долбежев, 1886, л.30). По записанной К.И. Ольшевским в 1882 г. местной легенде, на месте ныхаса исполины, наваливая огромные камни, строили себе жилище. В том же месте, где плиты лежат полукругом, проходили сходки великанов (Ольшевский, 1887, л.97).

Основная ось лесгорского ныхаса, по наблюдениям Л.Д. Мазур и А.П. Мошинского, ориентирована на место восхода луны над отрогом Скалистого хребта в летнее полнолуние (Мазур, Мошинский, 2002, с.83). Аналогично ориентирован и каменный идол на близлежащем позднекобанском поселении Сауар (Мошинский, Скаков, 2001, с.91).

Л.Д. Мазур и А.П. Мошинский предполагают, что основные объекты лесгорского ныхаса относятся к середине II тыс. до н.э., то есть к протокобанской эпохе. Отметим, что наличие вблизи от ныхаса могильника протокобанской эпохи, бытовавшего, кстати, и в более позднее время (сарматское, аланское, может быть, и кобанское), и «мегалитический облик» памятника ни в коей мере не свидетельствуют о такой ранней датировке. Расположенное на склоне мыса поселение существовало длительное время, а в непосредственной близости от памятника находится могильник эпохи зрелого средневековья. Наличие же аналогичных лунарных культов на поселении Сауар вполне объяснимо хорошо известной преемственностью верований у древнего населения Кавказа.

К северу от ныхаса, на соседнем мысу (ныне усадьба Бетрозовых), также ориентированном с запада на восток, найден разбитый на две части крупный плоский подтесанный с боковых сторон камень с многочисленными луночными углублениями различного диаметра. Как и у камней на лесгорском ныхасе, какой-либо системы в расположении лунок не прослеживается, хотя местами они вроде бы образуют дуги и линии. Сходные, покрытые также размещенными хаотично лунками, участки прокаленной поверхности материка известны на поселении Сауар, где они обычно входят в состав культовых комплексов (Мошинский, Скаков, 2001, с.96).

В 4 км к югу от лесгорского ныхаса находится ныхас селения Кумбулта, расположенный через ручей от села, на седловине мыса, у подножия холма, на котором стоит святилище Багайта (Чибиров, 1995, с.27). Действующее до сих пор святилище в эпоху позднего средневековья, вероятно, было жилым и оборонительным комплексом. Кумбултский ныхас невелик и состоит из полудуги и соединяющей её концы поперечной линии, образованных, главным образом, плоскими плитами, подтесанными с боковых сторон, а также лежащего чуть в стороне более крупного камня, предположительно, жертвенного. Отметим, что мыс, на котором находится кумбултский ныхас, также, как и в Лесгоре, ориентирован с запада на восток.

Чуть более километра отделяет кумбултский ныхас от поселка Мацута, находящегося на слиянии рек Урух и Айгамугидон. Здесь, в одноименном урочище (в переводе с осетинского – «не ходи», то есть проход через Мацуту был табуирован для посторонних) до 1930-х гг. находился главный ныхас общества тапан-дигорцев. Согласно другим сведениям, здесь собирались все четыре общества Дигории (Ган, 1898, с.23). По словам К.Ф. Гана, «это кладбище со своими старинными памятниками производит какое-то странное впечатление, возбуждающее невольное любопытство» (Ган, 1898, с.23).

Это место считалось особенно связанным с нартами и Сосланом – главным героем Нартовского эпоса, которому тут совершались ежегодные жертвоприношения. В июне в Мацуте жители селения Нар устраивали «Сосланы кувд» и «просили Сослана о хорошей погоде». Как заметил В.Ф. Миллер, «все здесь говорит о богатырских временах, упоминаемых в нартских сказаниях» (Миллер, 1998, с. 357). Здесь стояли 12 менгиров (цыртдзаванов), которые местное население считало «памятниками Сослану», обычный средневековый склеп – «могила Сослана», крупный камень, выдолбленный в виде корыта – «рукомойня Сослана» или «пойло коня Сослана», камень с углублением в виде седла – «седельная подушка Сослана». К.Ф. Ган говорит и о «стуле Сослана» – большом обломке скалы с углублением в его плоской части. Чуть в стороне находились расположенные в ряд, на расстоянии 12–30 м друг от друга, 8 или 12 больших каменных куч – «места прыжков Сослана», который прыгал от кучи к куче. Фундаменты каких-то построек на расположенной над Мацутой почти неприступной скале Астацгкаг-цух назывались «жилищем Сослана». По словам К.Ф. Гана, вблизи от Мацуты над рекой Айгамугидон под тремя огромными скалами были следы пещер, где, по легенде, жили нарты. Жилище нарта Секины показывали и возле ближайшего к Мацуте селения Махческ – центра Тапан-Дигорского общества (Ган, 1898, с.23–2558–59, рис.31,36–38). От ныхаса была видна расположенная к северу пещера – щель в горе, возникшая, по легенде, от удара копья Уастырджи .

Судя по описанию, данному В.Ф. Миллером, в Мацуте были и расположенные по овалу плоские камни. Размер овала – двадцать на пять сажен. Вероятно, «рукомойня Сослана», «седельная подушка Сослана» и «стул Сослана» находились среди камней этого овала. У одного из краев овальной площадки находилась каменная куча, вероятно, одно из названных выше «мест прыжков Сослана» (Миллер, 1998, с.358).

Рядом с ныхасом, у подножия скалы, находилось поселение, существовавшее в позднекобанский и аланский период, а по другую сторону от ныхаса – позднесредневековый склеповый могильник. До настоящего времени сохранились только часть менгиров (Тменов, 1985, рис.3,3), перенесенная на другое место «седельная подушка Сослана», склеп Сослана и ещё несколько камней. В склепе Сослана, по воспоминаниям старожилов, до относительно недавнего времени можно было видеть костяк очень большого роста. В.Ф. Миллер заметил здесь среди костей «широкую доску, на которой распростерт мумизированный временем труп богатыря» (Миллер, 1998, с.357).

Путешествовавший по Дигории в 1781 г. Штедер упоминает «могилу героя» у истоков реки Гарниске, в узком перевале, ведущем в сторону Большого Дигора (Осетины:, 1967, с.68). По его словам, это место «ещё до сих пор пользуется почитанием, кругом неё (т.е. могилы – А.С.) втыкают зеленые ветки и приносят жертвоприношения». Святилище было обложено по овалу камнями, а несколько севернее, под «несколькими большими обломками скалы», находились, по легенде, могилы «остальных героев» (то есть нартов). Вероятно, Штедер дал здесь описание ныхаса в Мацуте.

Недалеко от Мацуты, в упомянутом выше селении Махческ, находился и другой древний памятник, связываемый с Нартовским эпосом. Это знаменитый камень «Сырдони-дор» (камень Сырдона) с лабиринтом. По легенде, на этом камне изображен план жилища хитроумного нарта Сырдона. Камень был найден в седловине, между оборонительным комплексом Абисаловых (Астанти-фидар) и склеповым могильником. Не исключено, что на это место камень был перемещен уже в позднесредневековый период, а до этого он мог находиться на одном из уступов поднимающегося к югу мыса. По устоявшемуся мнению, камень относится к эпохе бронзы, докобанскому или кобанскому периоду (Крупнов, 1951, с.64,65). Тем не менее, ряд исследователей сочли такую датировку махческого лабиринта недостаточно обоснованной и привели весомые аргументы в пользу его средневекового происхождения (Тменов, 1982, с.33–35,55,56; Хан-Магомедов, 2000, с.98–101). И все-таки сомнительная ранняя датировка махческого лабиринта «начальными этапами бытования кобанской культуры» до сих пор продолжает переходить из работы в работу, не сопровождаясь какой-либо новой аргументацией (Козенкова, 1996, с.40; Васильева, 2000, с.85).

[image]

В 5,5 км к юго-западу от Мацуты находится ныхас села Ахсау (Рис.2). Фотография этого ныхаса была опубликована В.П. Кобычевым (Кобычев, 1982, рис.8,2), других сведений о нём в литературе найти не удалось. В отличие от лесгорского, кумбултского и мацутинского ныхасов, ахсауский находится в самом селе, рядом со средневековыми боевыми башнями. Однако, это не означает синхронности башен и ныхаса. Большинство современных осетинских селений Дигории построено на раннесредневековых могильниках (Донифарс, Махческ, Фараскатта). Вероятно, эти аулы возникли после нашествия Тамерлана, когда значительная часть населения Алании была уничтожена, а оставшиеся в живых жители равнин хлынули в горы. Не исключено, что селение Ахсау возникло тогда же и было построено рядом с более ранним ныхасом. Часть ахсауского ныхаса уничтожена современной застройкой села.

Отметим, что ныхас в Ахсау, также, как и ныхасы в Лесгоре и Кумбулте, ориентирован с запада на восток. Его центральная ось четко читается. Ныхас размещен на склоне горы, в своей нижней части, с востока, он ограничен двумя огромными, тщательно подтесанными обломками скалы. На их верхних поверхностях выбиты своеобразные сиденья. Между камнями находится проход, который, постепенно поднимаясь в гору, ведет к основной части ныхаса. Далее проход оформлен двумя подтесанными массивными плитами, опирающимися на подпорки из более мелких камней. По сторонам от них находятся два крупных обломка скалы, также подтесанных, хотя и менее тщательно, и опирающихся на более мелкие камни. У одного из этих скальных обломков (южного) верхняя сторона подтесана и практически горизонтальна, что напоминает жертвенник лесгорского ныхаса. Далее к западу находится полукруг из камней, образованный, в своей северной части, плоскими горизонтально лежащими плитами, а в южной – вертикально стоящими плитами. Часть горизонтальных плит опирается на подпорки из более мелких камней. Большая часть горизонтально лежащих плит имеет на своей поверхности луночные углубления и выбитые тамгообразные знаки.

Находящаяся далее к западу часть ныхаса разрушена современной усадьбой, ограда которой опирается на образующие полукруг плиты. В стороне от уничтоженного участка сохранилась южная часть памятника, образованная двумя рядами крупных камней, часть из которых – плоские, иногда слегка подтесанные плиты, часть – необработанна. Камни двумя полудугами окружают крупный необработанный обломок скалы.

В Осетии известны и другие нартовские ныхасы, но даже самый знаменитый из них – ныхас в селении Лац – практически не известен науке. Судя по опубликованным и архивным описаниям, фотографиям и рисункам (Калоев, 1973, табл.88), лацский ныхас представляет собой окруженный оградой, выложенной в два-три камня, овал из плоских плит – «сидений» (Рис.3). В первом ряду находится 3 сиденья, во втором – 11, а в третьем – 20. Размеры овальной площадки – 6 на 15 м. Среди сидений центральное место занимает «кресло Урузмага» – выдолбленный в виде сиденья и отшлифованный камень с подлокотниками (Цагараев, 2000, с.69, рис.86). Ближайшие к нему «сиденья» наиболее хорошо обработаны и отшлифованы, также имея вид кресел. «Кресло Сослана» расколото пополам, как говорит легенда, мечом героя. Показывали также «кресла» Сырдона, Батрадза, Хамица, «камень, на котором режут волков», а также каменное ушко от «нартовской коновязи». По легенде, ныхас был сложен нартами, а само селение раньше называлось «Нарткау» («Нартовское село»). Вокруг села Лац стояли пять каменных столбов, называемых «памятниками нартов», за которые был запрещен проход враждебных великанов – уаигов (Семенов, 1924, с.9–1062–163, 166; Калоев, 1999, с.127–128).

Чуть в стороне от ныхаса, у подножия башни Тебиевых, находится стоящий на подпорках чашечный, вернее, луночный камень, называемый местными жителями «камнем великана». По легенде, лунки на нём остались от прикосновения пальцев нартов (Семенов, 1999, с.143), а сам камень служил им мячом. Этот камень неоднократно привлекал к себе внимание исследователей – В.Б. Антоновича (1879 г.), В.П. Пожидаева, И.П. Щеблыкина, Л.П. Семенова (1922, 1924, 1925 гг.). По описанию Л.П. Семенова, это уложенная на «фундаменте» (вероятно, подпорки под углы камня) овальная плита красновато-серого цвета, размерами 1,38 на 1,8 м., толщиной 20–24 см. Лунки, некоторые из которых полустерты, помещены без какой-либо видимой системы (Семенов, 1924, с.10–13

В 1925 г. рядом с ныхасом на «Нартовском кладбище» был найден ещё один луночный камень – плита продолговатой формы, размерами 1,46 на 0,75 м, толщиной 8 см, на котором имелось до 50–60 углублений. Судя по фотографии, на камне часть лунок расположена по линии и кругами, при этом большая их часть сгруппирована в два скопления (Семенов, 1925а, с.10, рис.11).

Третий луночный камень обнаружен рядом с расположенным недалеко от Лаца селением Харисджин, возле «священной башни» и средневековой церкви (Кусов, 1992, с.172–175). Это крупный скальный обломок, на подтесанной поверхности которого нанесено около 300 лунок, среди них выделяется семь крупных, две из которых соединены бороздками.

В Осетии ещё один луночный камень, не дошедший до нашего времени, был найден возле урочища Татартуп у Эльхотовских ворот. Камень округлой формы с многочисленными лунками имел диаметр два аршина (около 1,42 м) и толщину один аршин (71,12 см) (Кусов, 1992, с.168). Известно, что местность Татартуп была почитаема среди кабардинцев, считалась неприкосновенным убежищем, местом, где давались клятвы и проходили общие собрания (Бларамберг, 1999, с.214). Божество Татартуп являлось покровителем всей осетинской равнины, помогало странствующим и обеспечивало урожай.

Б.А. Калоев предположительно датировал лацский ныхас аланской эпохой, отметив наличие вблизи от него средневековых могильников (Калоев, 1971, с.136; Калоев, 1999, с.128). Более того, Б.А. Калоев допустил, что «истоки ныхаса, возможно, уходят в скифо-сарматский мир» (Калоев, 1999, с.128). В другой работе Б.А. Калоев предполагает, что балкаро-карачаевский ныгъыш, как и осетинский ныхас, уходят корнями в аланскую эпоху» (Калоев, 1999, с.86).

Г.Д. Чиковани, связывая ныхасы с обработанными камнями-сидениями с двалами, обращает внимание на бытующее среди горцев мнение, связывающее данные памятники с теми временами, когда в этих ущельях проживали не осетины, а «другие народы» (Чиковани, 1988, с.74–75). Получается, что ныхасы «генетически не связаны с осетинами» (там же, с.78), а принадлежали то ли вайнахам, то ли сванам или «свано-колхам», датируясь эпохой средневековья. Не вдаваясь в дискуссию об этнической принадлежности двалов, отметим лишь, что наличие в раннесредневековую эпоху аланского населения в горной части Северной и Южной Осетии, получившей название «Двалетия», не вызывает у нас сомнений.

Вблизи Лаца, над селением Кадат, рядом со склеповым могильником, находится своеобразный памятник, напоминающий ныхасы (Цагараев, 2000, с.96,97, рис.105,106). Это круг диаметром около 12 м, образованный каменной оградой, в которую вписаны так называемые «кресла судей» – три плоские плиты с врытыми в землю сзади от них «спинками», отделенными друг от друга вертикально стоящими менгирами. «Кресла судей» были отделены от центральной части круга стенкой из небольших камней и ориентированы на главное в этом районе святилище Уастырджи. Далее, по левую руку от «кресел судей», вдоль ограды круга находились девять плоских плит – «сидений». Центральная часть круга выделена круглым в плане сооружением из камней. Напротив «сидений», между входящим в ограду крупным скальным обломком и центральным сооружением, находится ограниченный оградой из небольших камней подпрямоугольный участок. Любопытно, что он также ориентирован с востока на запад. На кадатский круг вели массивные каменные ворота. В.А. Цагараев трактует кадатский круг как «зал заседания» осетинского народного суда, опираясь, в том числе, на картины осетинского художника-этнографа М. Туганова.

В селе Калак в Мамисонском ущелье на горе рядом с башней находятся обращенные на север – северо-запад каменные скамьи ныхаса, на которых нанесены тамгообразные знаки и схематичное изображение человеческой фигуры (Марковин, 1988, с.105, рис.2).

Кроме того, ныхасы известны в селениях Дагом и Тамиск (Алагирское ущелье), Потифаз близ Нара (так называемая «равнина Пота»), Даллагкау (Куртатинское ущелье), Тиб (Мамисонское ущелье), Верхний Дес (Трусовское ущелье), западнее селения Тамиск («Ныхасская площадь» и святилище «Ныхаса Уастырджи»), у церкви Таранджелос в Трусовском ущелье, в Джимаре близ Даргавса, в местности «Зилахар» (рис.1) (Магометов, 1968, с.411–41263–64

Любопытны некоторые нюансы роли ныхаса в осетинском Нартовском эпосе. Очевидно, это место собраний нартов, занимающее в их эпической жизни столь же важное место, как дом и поход («балц»). На ныхасе происходит спор нартов из-за Уацамонги – чаши, которая вскипает при самом лучшем рассказе героя о своем подвиге (Нарты, 1989, с.258). Кроме того, Созырыко и Челахсартон пляшут и играют на нартовском ныхасе, вступая в состязание друг с другом (Нарты, 1989, с.113). В то же время, ныхас в эпосе соответствует «площади игр», помещаемой иногда в местности Зилахар или на вершине холма. На ней, в определенные дни, иногда следующие друг за другом, проходит «симд» нартов, состязания в стрельбе из лука и в силе, игра в волшебные альчики (Нарты, 1989, с.93,242,243,383–391). Ритуальная роль игры в архаических обществах не вызывает сомнений. Сакральные функции «симда» также вполне ясны, особенно, по отношению к «трехъярусному варианту этого танца», когда стоящие на плечах у мужчин нижнего ряда поднимали себе на плечи бычков и жеребят (Уарзиты, 1995, с.173–175). Тем самым создавалась трехчастная модель мира, когда конь и бык становились маркерами верхнего астрально-солярного мира.

Но обращает на себя внимание мотив сна нарта на ныхасе. Так, «однажды нартовский старый Урузмаг дремал один на камне на нартовском нихасе». Согласно другому тексту, «Орозмаг лежал навзничь на камне забвения нартовского нихаса» (Абаев, 1973, с.219). Учитывая, что в Лаце каждый камень носил свое имя, можно заключить, что «Серый камень забвения горя» – это название одного из камней ныхаса (Нарты, 1991, с.15). Сон же в данном случае, вероятно, также имел ритуальное значение. Отголоском этих представлений можно счесть и тот факт, что в лакских аулах мужчины (преимущественно, молодые) по ночам отправлялись спать на каменные сиденья на сельскую площадь (Омар-оглы, 1868, с.63–64). Хорошо известно, что состояние сна (беспамятства) являлось очень важным элементом инициации, когда новичок на время «умирал», утрачивая память о своем первоначальном состоянии и о том мире, который он оставляет, а затем воскресал для новой жизни (ван Геннеп, 1999, с.78,102).

Отметим и другую роль ныхаса в эпосе: именно на нём, а по нескольким текстам, прямо в его середине хоронят Сырдона (Нарты, 1989, с.205,211). Но затем кости этого нарта-хитреца вырывают и бросают в воду, где Сырдон оживает. Эпос неубедительно объясняет этот поступок нартов, но нам здесь вспоминается хорошо известный на Кавказе обычай вызывания дождя путем вскрытия древних могил и поливания костей водой или погружения костей покойника в воду (Булатова, 1999, с.229). На ныхасе в Мацуте во время ежегодного моления жители окрестных сел просили Сослана даровать хорошую погоду. В случае засухи к луночному камню у селения Кегер в Дагестане приходили старейшины и в момент восхода солнца раскладывали камешки по лункам. К камню у селений Силта и Кудали на коллективную молитву и жертвоприношение сходились жители всех селений нагорья. Во время шествия к луночным камням на «дочь трех живых матерей» (девочку, у которой живы прабабушка, бабушка и мать) возлагалась обязанность бросать в сельские пруды лягушек, одетых в парчу (Исрапилов, 1991, с.54). Ритуальное значение имел и камень «со следами колен святого» в дагестанском селении Хунюх – во время засухи женщины брызгали на него водой (Булатова, 1999, с.227). В табасаранском селении Юхари-Ярак каменную плиту, обычно лежащую горизонтально на одном из холмов, в случае засухи поднимали и ставили вертикально. У камня из селения Йисык одна сторона считалась «солнечной», другая – «дождевой», и в зависимости от того, какая погода требовалось, его переворачивали на ту или другую сторону (Булатова, 1999, с.230). В данном контексте неслучайным кажется наличие на большинстве нартовских ныхасов или в непосредственной близости от них средневековых некрополей.

Осетинские ныхасы вплоть до недавнего времени не только оставались местом собраний и проведения досуга мужчин селения, но и продолжали играть значимую роль в празднествах и обрядах. Так, семь жрецов, руководивших торжеством – «комуадзен» за неделю до праздника в честь святого Николая в селении Лесгор, после жертвоприношения приходили на ныхас, где и завершалась торжественная трапеза. Здесь же происходила жеребьевка, на которой избирались участники праздничной процессии в день святого Николая. Отметим только, что лесгорский ныхас в обозримом прошлом находился уже не на мысу вдали от села, а на сельской улице или на крыше конюшни старейшего жителя селения (Басилов, Кобычев, 1976, с.136,139). Ритуальное пиршество в день святого Николая происходило не на ныхасе, как это, возможно, имело место раньше, а на поляне в 300 м к западу от селения. Таким образом, вплоть до недавнего времени осетинские нартовские ныхасы, являвшиеся изначально, как видим, одной из форм святилищ, продолжали играть значимую роль в празднествах и обрядах.

В.И. Абаев и А.Х. Магометов переводят осетинское слово «ныхас» как «беседа», «разговор», «речь», «слово» (Абаев, 1973, с.219,220; Магометов, 1968, с.411,412). По мнению В.И. Абаева, слово «ныхас» (nyxas|nixas|nixaes) восходит к древне-индийскому “ni-kasa, kas” – «являться, сообщать, объявлять», от которого происходит и русское «показывать». Однако, В.И. Абаев обращает внимание на кабардинский аналог осетинских «Нартовских ныхасов» – “Nart xasa”, и предполагает, что «либо начальное ny-|ni- утрачено на кабардинской почве, либо кабардинский сохранил форму без приставки ny-|ni-, которая, возможно, бытовала в осетинском в прошлом». Таким образом, В.И. Абаев допускал первичность кабардинского термина.

М.А. Кумахов и З.Ю. Кумахова переводят слово «ныхас» как «совет матерей», так как «ны» – это «мать», а «хасэ» – «совет» (Кумахов, Кумахова, 1998, с.129,130). В подтверждение этого бжедугское сказание говорит: «В старину у нартов была Нихаса. На этой Нихасе собирались мудрые старые женщины. Исходя из своего опыта, традиций увиденного и услышанного, они обсуждали, как должны жить их дети, каковы должны быть их нормы поведения». По другому тексту, «нартские женщины по инициативе жены Аледжа в свое время собирались на Нихасе в старом доме Аледжевых. Наши старики рассказывали, что на такой Нихасе решали, что с ними может случиться в будущем».

В связи с вышесказанным обратим внимание на название площадки для общеосетинских ныхасов – «Мадизан» (это слово делится на две части – иранское “mad” и тюркское “izaen”, каждая из которых переводится как «мать») (Абаев, 1973, с.63–64) или «Мадизад» (переводится как «ангел матери») (Ковалевский, 1886, с.217). А.Дз. Цагараева переводит это название как «мать-матушка» (Цагараева, 1975, с.157). Наличие в одном слове тюркской и иранской части было объяснено В.И. Абаевым тем, что на ныхасе «Мадизан» решались дела как Осетии, так и тюркоязычной Балкарии. По мнению В.И. Абаева, под именем «Матери» чтилась богиня правопорядка и правосудия. Любопытно также, что на картине М. Туганова, следовавшего в своих полотнах этнографической реальности, среди старцев-судий на осетинском народном суде сидят шесть матрон, одна из которых является главной (Цагараев, 2000, с.96, рис.104). Отметим также, что в некоторых даргинских селениях девушки ночью собирались на недоступном для них днем «годекане» («годехъане»)- аналоге ныхаса. У хевсуров одна из женщин, пожилого возраста, носила прозвание «диасахлиси» – «хозяйка святилища», в ритуале встречи Нового года она запирала пришедших мужчин, но потом, после их «освобождения», освятив принесенные ими хлебцы, не имела права выйти к костру, где мужчины устраивали пляски.

[image]

По нашему мнению, первоначально ныхасы, вероятно, были связаны не с мужским, а с женским божеством. В дальнейшем их роль трансформировалась, ныхасы стали исключительно мужскими святилищами, вход на которые женщин был табуирован.

Памятники, аналогичные осетинским нартовским ныхасам, известны и у других народов Кавказа. У адыгейцев они называются «хьэс», у кабардинцев и черкесов – «хэсэ» и «нiэхэс», у балкарцев и карачаевцев – «ныгъыш», у чеченцев – «пхъоъгIа» («пхегат»), у ногайцев – «ныгъыс», у грузин Рачи – «санахшо», у хевсуров – «сапехно». В частности, ныхасы существуют в селениях Бизинги и Верхний Чегем в Балкарии (Калоев, 1971, с.200). Ныхас в селении Гунделен представлял собой площадку, обложенную с одной стороны камнями большой величины (Битова, 1997, с.116). На «ныгышах» Балкарии стояли «камни позора – «Налаг-Таш», известные в селениях Шаурдат (Верхняя Балкария), Верхний Чегем, Верхний Баксан (Мизиев, 1991, с.107, 108). «Сапехно» в хевсурском селе Шатили представляло собой каменные плиты-сидения под навесом (Карпов, 1996, с.53). У сванов площади для сходов носили название «супи» («свип»), но право голоса на них имели и женщины.

Напоминающее осетинские ныхасы место межродовых собраний известно в высокогорной Чечне, близ Хевсуретии. Это полукруг из не менее, чем восьми горизонтально лежащих обработанных плит и стоящих за ними вертикально врытых камней, окружающий стоящее в центре наиболее массивное и тщательно обработанное «кресло» (Гольдштейн, 1977, рис.136). В селении Дартло (Пирикитское общество в Восточной Грузии) каменных «кресел» насчитывалось 12, осталось только пять-шесть. Это каменные сидения с отдельно стоящим камнем-»спинкой» (Чиковани, 1988, с.71). Похожи на них три каменных стула с отдельно стоящими «спинками», стоящие возле церкви Джорткало (Джварткала) в Сиони в Хеви (Чиковани, 1988, рис.4–6).

В селении Эгикал в Ингушетии рядом со святилищем на ритуальной площадке для жертвоприношений и проведения празднеств находился камень-жертвенник с чашечным углублением в центре и желобком для стока крови. К ритуальной площадке через все селение вела «дорога процессий» (Перфильева, 1988, с.134). Таким образом, дорога к святилищу представляла собой восхождение на вершину горы. Как правило, именно вершина горы представлялась местом пребывания божества. Аналогичную картину мы видели в Ахсау – ныхас находится на склоне горы, проход к его центральной части начинается снизу. Террасообразную планировку имели ныхасы в селении Далагкау и в местности Мадзаска (Чиковани, 1988, с.78).

В Дагестане на почитаемой лезгинами и рутульцами горе Шалбуздаг практиковался обряд очищения – прохождения человека между двумя «чистыми» скалами. Такой же обряд очищения – прохождения человека сквозь каменный коридор – известен у лакцев на священной горе Вацилу. Цахуры в день перед началом зимы рыли за селом что-то вроде тоннеля и все жители села должны были пройти сквозь него (Булатова, 1999, с.261). По дороге от пещеры – святилища во время праздника святого Николая участвующие в процессии мужчины села Лесгор пролезали через тесный проход между валунами (Басилов, Кобычев, 1976, с.142). Этот обычай находит аналогии в Нартовском эпосе, в рассказах о сталкивающихся скалах или камнях, которые преграждают герою путь в иной мир (Нарты, 1989, с.266,373). Данный сюжет прекрасно известен и в мировом фольклоре, достаточно вспомнить Сциллу и Харибду или Симплегады. Проход между двумя скалами или через коридор символизировал переход человека в другой мир. Это позволяет объяснить наличие на ныхасах своеобразных»проходов» между камнями.

Близкий к ныхасам памятник на табасаранской горе у с. Вертиль, носящий название «открытая мечеть», представлял собой ограду из каменных глыб, священное дерево и огромный камень на могиле богатыря. Здесь молились жители 12 селений и собирались старейшины для совещаний (Булатов, 1991, с.211–219). Обращает на себя внимание известный в Дагестане обычай, когда среди земельного участка ставили каменную плиту или несколько камней, уложенных друг на друга, что оберегало пашню от плохой погоды. Такой памятник называли «хозяином (или отцом) пахотного поля» (Булатов, 1991, с.118). Каменные сидения также известны в Дагестане, в частности, на годехъане (месте заседания старейшин) в селении Тинди (Агларов, 1988, с.178, рис.14). В селении Рулдаб на годекане имелся отесанный столб для определения времени дня (Агларов, 1988, с.175, рис.11). Площади – годеканы в аварских аулах были окружены каменными плитами – сиденьями (Карпов, 1996, с.65).

Судя по дагестанским материалам, кучи камней или каменные столбы, установленные на возвышенности около села, могли являться метками для отсчета времени, ориентирами для начала весенних работ, каменными календарями. В определенный период, в частности, солнце проходило в интервале между какой-либо парой из 12 каменных куч на горе у агульского селения Буркихан (Булатова, 1999, с.74–78).

Несколько мегалитических памятников Западного Кавказа, сближаемых обычно с дольменами, являются достаточно близкими аналогами крупных каменных глыб с углублениями-сиденьями ныхаса в Ахсау. Это почитаемый до относительно недавнего времени «Черкесский камень» в Кудепсте – каменная подтесанная глыба, ориентированная своей длинной осью с северо-востока на юго-запад. С северо-восточной стороны в камне аккуратно выбиты два сиденья с «подлокотником, по бокам от них – две плоских площадки», за ними – два углубления – «выемки» (размерами 1,95 на 0,9 м и 1,35 на 0,75 м) и крупная лунка, а рядом ещё три лунки меньшего размера (Воронов, 1979, с.48–49, рис.22; Марковин, 1997, с.386–388, рис.201). Возле «Черкесского камня» лежит ещё один, столь же внушительных размеров, также с луночными углублениями. Другой близкий памятник известен в урочище Хамыши в Адыгее. Здесь на верхней поверхности крупной подтесанной глыбы выдолблено подпрямоугольное углубление размерами 1,9 на 1,3 м, имеющее сток и окруженное 7 лунками (Мегалитические памятники, 2001, с.98,99). Глубина таких подпрямоугольных углублений – 20–35 см. Датировка этих памятников неясна, предположительно, их, вслед за Ю.Н. Вороновым, относят к эпохе бронзы. При этом тот же Ю.Н. Воронов сообщает о наличии рядом с «Черкесским камнем» раннесредневековой керамики.

Своеобразный и до сих пор почти неизученный культовый памятник, напоминающий ныхасы, известен в Бзыбской Абхазии. Это святилище Аныпс-ных на вершине горы Дыдрыпш, на окраине селения Ачандара, считающееся главным из семи святилищ («аных») Абхазии. Святилище (Большой Дыдрыпш) посвящено главному ангелу-хранителю («апаимбара») – Дыду, который был, по легенде, одним из нартов. Дыд (имя «Дыд» или «Адыд» переводится как «гром») по всем признакам напоминает осетинского Уастырджи – он разъезжает на крылатом коне и является представителем бога и посредником между богом и людьми. Изначально это святилище («Аныпс-ных», по Г.Ф. Чурсину, переводится как «умершей матери образ», а по Л.Х. Акаба – как «мать воды») было посвящено божеству матери (Акаба, 1984, с.90,91). Здесь проходили инициации юношей, а ведущую роль в обрядах посвящения играла пожилая женщина, одетая в козлиную шкуру и называвшаяся «вопрошательницей», то есть прорицательницей (Акаба, 1984, с.111–112). Возможно, роль старшей женщины в обрядах инициации вполне объяснима необходимостью перехода юноши из общности подчиненных женскому божеству в общность мужчин. В этой связи интересно значение слова «аныха» (святилище), переводимого Л.Х. Акаба как «голова матери (самки)» (Акаба, 1984, с.114). В настоящее время подъем на гору Дыдрыпш под угрозой гибели от молнии табуирован для всех, кроме жреца и нескольких человек из его семьи. Любопытно, что до XIX в. (точнее сказать затруднительно) жрецами святилища были местные князья Ачба, и только в последние сто лет или более жрецами стали представители местной крестьянской фамилии Чичба. По словам жреца З. Чичба, на горе находится «несколько сотворенных природой каменных сидений» (Крылов, 2001, с.203). По имеющемуся описанию, святилище состоит из 13 скальных уступов и площадок, на каждой из которых находится сложенный из прямоугольных камней разного размера квадратный или прямоугольный в плане алтарь. Ещё одна, четырнадцатая, площадка находится у подножия горы. На одной из площадок три большие плиты размером 90 на 60 на 35 см сложены в виде жертвенного стола, две из них являются подпорками третьей. На вершине горы находятся руины христианской церкви, у подножья горы – менгирообразный камень высотой 80 см. Судя по рисунку, на некоторых уступах плоские камни выложены дугой или полуовалом (Инал-Ипа, 1965, с.529–530).

В селении Лыхны – центре Бзыбской Абхазии – в священной липовой роще, где проходили народные собрания бзыбцев, в 1907 г. ещё сохранялась большая каменная скамья, на которой, по легенде, во время совещаний сидел князь (Акаба, 1984, с.13). В 1959 г. у священных деревьев в районе Ткварчели была обнаружена известняковая плита размером 1,8 на 1,3 м с углублением у одного края (Акаба, 1984, с.37). Место ежегодных собраний и, одновременно, святилище Аац-ных известно в расположенном недалеко от Ачандары селении Абгархук, на самой высокой точке села, и, что характерно, подниматься туда непосвященным запрещалось под страхом рассечения головы на две части (Акаба, 1984, с.35).

В том случае, если на ныхасах и аналогичных им памятниках проходили обряды инициации, одним из их элементов мог быть проход юноши между двумя камнями, символизирующий очищение и путешествие в иной мир. На наш взгляд, связь ныхасов с инициацией юношей вполне очевидна. Возможно, эта инициация включала в себя очищение путем прохождения юноши между двумя камнями, ритуальный сон, во время которого утрачивалась память о прежней жизни, а также жертвоприношение и гадание на луночных камнях. Следы подобной роли ныхасов сохранялись до недавнего времени. После исполнения десяти лет мальчики получали право участвовать в жизни ныхаса, сначала в роли наблюдателей за его повседневным функционированием. Испытания-инициации для мальчиков на Кавказе нередко приурочивались к календарным праздникам, связанным с пахотой, сенокосом и уборкой урожая (Карпов, 1996, с.20). На осетинский ныхас только что женатая молодежь собиралась в первые дни праздника Стыр Тутыр, посвященного покровителю волков, и приносила с собой угощение для мужчин ныхаса. Происходившее пиршество («кувд») символизировало переход юноши в мужское сообщество. Хорошо известно, что совместная трапеза, во время которой отменялись пищевые и сексуальные табу, входила в обряд инициации (ван Геннеп, 1999, с.81). В то же время, считалось, что молодые мужья как бы «украли» своих женщин «и перед мужчинами ныхаса стеснялись этого» (Чочиев, 1985, с.68). По нашему мнению, в данном случае вполне справедливо предположение А.Р. Чочиева о том, что «мужчины имели какое-то право притязать на невесту, что и замещалось откупным угощением жениха за её «сокрытие» (Чочиев, 1985, с.71). Выставляя перед «мужами ныхаса» угощение, молодожен тем самым «откупал» у них право первой брачной ночи, возможность дефлорации девушки, являвшейся ранее общей «собственностью». В этом контексте может быть объяснена и роль женщины – родственницы убитого джигита, выносившей на ныхас угощение, попробовавший которое брал на себя обязательство отомстить за погибшего. Очевидно, тем самым он брал на себя обязательство взять себе в жены вдову или родственницу убитого (Чочиев, 1985, с.118–119).

Аналоги нартовским ныхасам хорошо известны на аланских городищах Северного Кавказа. На могильнике городища Рим-Гора VI-XIII вв. находится культовое место – горизонтальная площадка, вдоль которой лежали каменные глыбы (Алексеева, 1992, с. 160). На городище Уллу-Дорбунла VIII-XIII вв. между стеной и валом каменные глыбы уложены в виде дуги, а выкладка из четырех плит образует квадрат (Алексеева, 1992, с.152). В Тебердинском ущелье на реке Муху среди руин поселения зафиксирована небольшая площадка, обрамленная камнями и представляющая из себя, по мнению исследователей, «место собраний» (Алексеева, 1992, с.72). На городище Адиюх в слое V-VI вв. расчищен круг, высеченный в скале, в центре которого находился вертикально стоящий камень (Алексеева, 1992, с.65).

Памятник типа ныхаса был выявлен во время исследований Д.С. Коробова в Кисловодской котловине. На верхней площадке поселения Правоберезовское 2 наряду с несколькими постройками зафиксирован полукруг стоящих вертикально крупных камней, посередине которого лежала большая плита. Обнаруженный памятник датируется V-VII вв. н.э. (Коробов, 2003, с.249).

Самым близким аналогом осетинским нартовским ныхасам является культовый комплекс на Кяфарском городище в Карачаево-Черкесии. Любопытно, что, как и некоторые осетинские ныхасы, культовый участок Кяфарского городища находится не на вершине горы, а на её террасе, ниже, чем само городище. Проход на культовый участок оформлен двумя камнями – с одной стороны от дороги находится подтесанный скальный выступ с изображениями «вавилона», тамгообразных и крестообразных знаков, стилизованного животного и расположенными цепочкой 12 лунками. Как отмечают исследователи Кяфарского городища, «внутренняя поверхность лунок сильно заглажена, вероятно, в результате часто повторяющихся систематических действий (может быть, ритуальных прикосновений). В двух больших углублениях были обнаружены длинные узкие следы, как от удара ножом или топором» (Аржанцева, Албегова, 1999, с.184). Этот камеь был назван И.А. Аржанцевой «жертвенным» (Аржанцева, 2001, с.243). С другой стороны от дороги находится подтесанный камень треугольной формы – «указатель», на котором нанесены кресты, углубления и другие знаки.

Далее по обе стороны от дороги находятся два культовых сооружения. Одно из них состоит из трех скальных выходов с изображениями животных, другими знаками, а также с луночными углублениями различного размера. Второе сооружение представляет собой полукруг из пяти больших подтесанных плит, стоящих на подставках из более мелких камней, положенных друг на друга и окруженных другими плоскими плитами, также уложенными в определенном порядке. Все это выглядит как типичный осетинский нартовский ныхас, и это сходство подчеркивается наличием на пяти камнях изображений, преимущественно, оленей, а также лунок различного размера. Две плиты, названные И.А. Аржанцевой «жертвенными столами», имеют почти правильную четырехугольную форму, установлены наклонно на подставки из более мелких камней, а одна из них имеет чашечное углубление (Аржанцева, 2001, с.244).

Сходный с ныхасами облик имеют и три стоящие полукругом на подставках плиты, находящиеся на так называемом «святилище» – скальном останце, занимающем центральное место в культовом комплексе (Биджиев, 1989, с.19–22

Наиболее вероятная датировка кяфарского комплекса – IX-X вв., хотя надо учитывать наличие на отдельных участках городища меотской керамики начала нашей эры (Аржанцева, Албегова, 1999, с.183). Исходя из приведенных аналогий, нартовские ныхасы и аналогичные им памятники могут быть предположительно, до проведения их археологического исследования, датированы аланским временем. По нашему мнению, нартовские ныхасы, первоначально служившие святилищами, посвященными женскому божеству и игравшие основную роль в обрядах инициации, являются ценными памятниками дохристианской религии Кавказа.

Скаков А.Ю.
http://www.kolhida.ru