В издательстве «ИР» вышел в свет в переводе на русский роман Алеша Гучмазты «Матрона»

В государственном издательстве «ИР» (Владикавказ) тиражом в 1000 экземпляров вышел в свет в переводе на русский роман Алеша Гучмазты «Матрона», а также три его рассказа — «Эхо души», Черты лица», «Удивление».

29 мая 1992 года Верховный Совет Республики Южная Осетия принял Акт о государственной независимости Республики Южная Осетия. За несколько дней до этого исторического события был убит прозаик Алеш Гумазты. Вспоминает журналист Петр Хозиты: «Май 1992 года был холодным. Не по-весеннему. И это тоже запомнилось, хотя не до климатических особенностей было тогда жителям осажденного Цхинвала. Город ежедневно подвергался массированному обстрелу из всех видов оружия. Каждое утро, выходя на улицы, люди узнавали о новых убитых и раненых: о родственниках, друзьях, знакомых, коллегах по работе, соотечественниках. И сокрушались от горя. В то же время была радость, что у них самих есть возможность встречать новый день, что Бог милостив к ним, подарив возможность продолжения жизни. Сутью подобного восприятия жизни стал сам образ жизни цхинвальцев: не находясь непосредственно на линии фронта, они могли быть убитыми в любую минуту — на улице, в собственном доме, на работе, за любым занятием. Город стал своеобразным полигоном для психологических экспериментов над людьми, целью которых было не только убивать, но и подобной тактикой опустошить столицу, заставить людей покинуть ее. Именно в те дни, захватив Присские высоты, грузинские снайперы и наемники методично и целенаправленно убивали каждый день, в основном мирных жителей. За несколько дней до 29 мая был убит лучший прозаик Осетии Алеш Гучмазты».

Переводчик романа на русский язык — писатель Руслан Тотров — в предисловии к книге пишет: «Алеша нет с нами. Он погиб во время грузино-осетинской войны, и мне неизвестно, великую ли пользу извлекла из этого убийства противная сторона, но Осетия потеряла не просто одного из лучших своих сыновей, а что-то неизмеримо большее, так же трудно поддающееся определению, как и священное слово фарн».

Роман Гучмазты «Матрона» построен как роман-трагедия. В трагедии всегда есть герой-солист и есть «хор». Солист, герой трагедии, — выразитель жалости, связанной с его жертвенным умиранием, а хор — носитель священного ужаса перед судьбой, перед роком. Роль «хора» в романе играет осетинское Село, персонифицированное егнатами, венерами, натами, чатри, солтанами, теми, кто «следили за каждым ее шагом, совали немытые носы во все щели, безудержно лезли в ее жизнь, опутывали сплетнями, завидуя и убивая своими погаными языками все, чему можно позавидовать, это из-за них она потеряла сына, из-за них льет ночами горькие слезы в пустом доме, это они сгубили ее удачу — сглазили, съели, сожрали, чтобы в ничтожестве своем утвердиться на этой земле…»

Но на самом ли деле только из-за них она, Матрона, потеряла своего сына? На самом ли деле «хор» враждебен по отношению к «солисту»? Сама Матрона в своих внутренних монологах (а внутренний монолог — неотъемлемая часть трагедии) отдает себе отчет в том, что виноваты не они, что хор, в общем-то, на ее стороне: «Матрона вдруг осеклась, почувствовав холод в сердце. «А кто сейчас лезет в чужую жизнь? — спросила она себя. — Кто собирается наброситься на этих людей и разрушить их маленькое счастье? — спросила и ответила себе: — Ты, Матрона, ты!» Она попыталась отделаться от этой мысли, от чувства вины, но и принять неправду не могла: «Ты, Матрона, ты… Взгляни на них — они живут, как умеют, работают, стараются быть не хуже других, и вот являешься ты и хочешь унизить, растоптать мать их семейства. И хочешь, чтобы они после этого ели и нахваливали твое угощение. Разве они просили тебя о нем? Это ты обратилась к ним за помощью. Кто бы собрал твое сено, если бы не они? Ты хочешь накормить их лучше, чем Ната, но при этом отравить им жизнь. Да им сухой чурек покажется слаще твоих разносолов… Почему тебя так разозлили слова Наты? Если бы она, как и ты, жила одна и заботилась лишь о себе, она бы тоже нашла, что выложить на скатерть. Но ей приходится думать о семье, а их вон сколько ртов. Может, у нее и нет ничего,кроме этих бедных пирогов. Вот и скажи теперь, Матрона, кто кому отравляет жизнь — Ната тебе или ты ей? В чем она провинилась перед тобой? Если ты мстишь ей за свои несчастья, то почему выбрала именно ее? И чем тогда ты лучше тех, кого презирала всегда? Оставь их в покое, Матрона…»

Хор в трагедии, на самом деле, поддерживает героя и является его другом, но герою это ничего не дает. Герой трагедии постоянно жалуется, что не имеет поддержки и друзей, хотя сочувствующий герою хор явно присутствует. Хор психологически аморфен. Именно хор — носитель идеи судьбы. Плачи, пляски, свадьбы, похороны — это все хоровые песни. Это все — прерогатива хора: «Опустив головы, люди шли за гробом и казалось, что каждый хочет повернуть обратно, но толпа, идущая сзади, напирает, оставляя лишь одну единственную возможность — идти вместе со всеми».

События трагедии, оставаясь реальными, конкретными событиями, в то же время имеют отношение к этике в ее религиозном значении: «О, сынок, моя надежда! Похорони меня рядом с твоим отцом, чтобы я превратилась в свет твоих очей. Мертвых у нас почитают, не говорят о них плохо. И о твоей матери не скажут — с плачем и причитаниями отнесут на кладбище, воздадут, как полагается, последние почести. И на поминках будут хвалить, расскажут, какие муки пришлось мне претерпеть, какие горести пережить, обо всех бедах, выпавших на мою долю, расскажут. Ты слушай, сынок, внимательно слушай. Знаю, ты ничего не услышишь о моих дурных делах, люди даже словом не обмолвятся о них. Когда узнаешь, как мне пришлось мучиться при жизни, твоя мать покажется тебе святой, которой за земные страдания уготовано место в раю. Когда ты услышишь все это, сердце твое сожмется, а глаза наполнятся слезами, чтобы я стала светом твоих глаз… Знаю, сынок, ты догадаешься, сердце подскажет, что я не чужая тебе и никогда не была чужой. Прольются слезы, и ты поймешь, кто я на самом деле, но не расспрашивай людей, не требуй больше, чем они сами тебе расскажут. Помни: если человек наложил на себя руки, значит, он в чем-то грешен. Так пусть уж люди рассказывают о том, что позволит тебе гордиться мною. А если поймешь, что я твоя мать, будешь считать меня лучшей из женщин, когда-либо живших на этой земле. И тогда, после смерти, мое имя вернется к тебе и будет всегда рядом. Знай, сынок, если человек не творил зла и грешен только перед самим собой, люди прощают его, потому что чувствуют и себя повинными в его грехах. Все остальное не прощается никогда».

Почему все-таки роман заканчивается самоубийством героини, актом разрушительным, а не созидательным? Гучмазты остался верен правде жанра, ведь трагедия восходит к образам разрушительной стихии. Трагедия всегда рассказывает о столкновении героя с силой, превышающей его возможности. Молох Второй мировой войны перемолол столько судеб, что в судьбе Матроны каждый узнает свою. То, что автор выбрал войну, как одно из «действующих лиц» трагедии, — тоже не случайность, а неотъемлемая атрибутика жанра.

Думаю, что ни у кого не вызывает сомнения тот факт, что роман Гучмазты надо позиционировать и дальше: в частности — переводить на иностранные языки (английский и так далее), потому что этот роман — явление европейского уровня.

Мадина Тезиева. ОРТ. Владикавказ