Николай ХОДОВ: «Художник работает не для себя»

— Николай Владимирович, 80 лет — это значительное событие в жизни каждого человека, время, когда мужчина входит в возраст патриарха. Как вы сами ощущаете свой возраст?

— Иногда цепляешь взглядом свое отражение в зеркале и понимаешь, что на тебя смотрит совсем другой человек. Ничего общего с тобой не имеющий. Нет у меня ощущения, что мне уже 80 лет. Паспорт в кармане, конечно, у меня не фальшивый, а потому с этой датой приходится мириться. Хотя внутренне я ощущаю себя много младше. Но, наверное, так всегда бывает в моем возрасте.

— С чего и как началось ваше увлечение рисованием и лепкой? И как появилось желание попробовать себя именно в скульптуре?

— Когда мне стукнуло 7 лет, мама взяла меня за руку и отвела в русскую школу. По-русски я тогда совсем не говорил, но мама сказала: «Свой родной язык ты и так не забудешь, а чтобы получить хорошее образование, надо поступать в русскую школу». Так я оказался в 30-й школе. Первое время меня просто переводили из класса в класс как сына погибшего на войне. Я сидел на самой последней парте, которая у нас называлась Турхана, и мало что понимал. И когда я вдруг через несколько лет стал все понимать и даже подсказывать своим одноклассникам, то все учителя очень удивились. Больше всего мне в школе нравилась математика, и, конечно, я все время рисовал. В классе шестом я без разрешения матери записался в кружок рисования. Его вел замечательный педагог по фамилии Жуков. Он потом создал художественную школу им. Тавасиева. И вот на одном занятии он дал мне краски, лист бумаги и открыл окно. Смотри, говорит, видишь город за окном и облака плывут, попробуй, нарисуй. И я сел рисовать. И так мне это дело понравилось, что я совершенно забыл о времени: уже занятие давно закончилось, а я сижу рисую. Тут-то меня мой старший брат и поймал и отвел к матери. Поставила она меня перед собой и говорит: «Нам в семье художники не нужны. Вот есть рядом металлургический техникум, его закончишь, тогда делай, что хочешь». Наверное, это было разумно с ее стороны. Жили мы достаточно бедно, а тут — надежная профессия. После 7-го класса я поступил в этот металлургический техникум, но мама моего выпуска так и не дождалась. Война ее надорвала, и она очень рано скончалась. Ну а потом была армия, и после армии я в СКГМИ поступил. Конечно, хотел было поступить в Академию художеств, но все-таки профессия в руках была, уже на заводе работал, и на стипендию жить не хотелось.

— В 1984 году ваш дебют в жанре монументальной скульптуры — памятник Герою Советского Союза Петру Барбашову, созданный в творческом тандеме со скульптором Борисом Тотиевым, был удостоен Государственной премии имени Коста Хетагурова. Как родился этот замысел и как шла работа над памятником, который считается сегодня одним из лучших не только в Осетии, но и на всем Северном Кавказе образцов советской монументалистики?

— В 1983 году ко мне на завод пришел председатель Совета ветеранов Николай Иванович Кононов. Это был толковый мужик, бывший артиллерист, который служил в одном полку с Барбашовым, он своими глазами видел его тело на амбразуре. Обратился он с просьбой, чтобы завод помог установить памятник на братской могиле, где похоронен Барбашов. После его ухода я долго думал, каким же должен быть этот монумент, а потом в пластилине вылепил небольшой эскиз воина, бросающегося в атаку. Покрыл пластилин фольгой, и так он мне в металле понравился, что я его поставил у себя в кабинете за стеклом. В те времена памятники за народные деньги не ставили, а только по поручению партии в рамках пятилетнего плана. Поэтому на заводе такую инициативу надо было как-то узаконить. И тогда я написал письмо в горсовет. И горсовет ответил, что поручает заводу «Электроцинк» реконструкцию надгробного памятника П. Барбашову. На основании этого ответа я обратился в Совет министров с просьбой создать межведомственную комиссию, которая рассмотрела бы эскизы этого памятника. Вот так мы начали воплощать этот замысел в жизнь.

— У многих творческих людей есть пиетет перед «чистым листом», «tabularasa». Что для вас самое важное в замысле? Как он проходит путь от идеи до воплощения?

— Когда передо мной белый лист, то пока я в рисунке не увижу новую скульптуру, работа не начнется. Только когда в карандашном рисунке я добьюсь желаемого образа, начинаю лепить. Ведь как Паганини сказал: «Чтобы другие чувствовали, надо самому очень сильно почувствовать».

— А сами вы себя чувствуете профессионалом или любителем?

— Это очень непростой вопрос. Я знаю много того, чего иной профессионал не знает. Я всегда привожу вот такой пример: взять моего любимого поэта Лермонтова. Он был прапорщик, профессиональный военный, который не получил литературное образование в современном понимании этого слова. Но от рождения он был поэтом. Я не хочу себя с ним сравнивать, но поймите, можно грамотно все сделать: соблюсти пропорции, ракурсы и т.д., но художественного произведения не будет.

— Искусство должно воспитывать, «сеять разумное, доброе, вечное», нести в себе некий четкий и определенный идейно-нравственный посыл — этот постулат у нас в стране в былые, советские годы считался аксиомой. Сегодня считается совсем наоборот: что цель искусства, в том числе и изобразительного, это в первую и главную очередь творческое самовыражение художника… Вам какая точка зрения ближе?

— В любом случае произведение — это самовыражение художника. Вне зависимости от заказчика. Некоторые наши художники и скульпторы очень увлекаются примитивизмом и наивом. И считают, чем нелепее и проще в эстетическом плане, тем лучше. Во многом это веяние началось с Сосланбека Едзиева, который являлся моим односельчанином из села Ход. Но наши современники не понимают, что у Едзиева единственными инструментами были молоток да зубило. Он вынужденно обобщал, ему так подсказывал материал. А они все его стиль копируют, думая, что он это делал специально. Поэтому наив и примитивизм может быть хорош в африканских масках, если делает их африканец, который не видел ни Леонардо да Винчи, ни Микеланджело.

— А как же быть с авторским видением?

— Я очень мало верю в понятие «авторское видение». Почему? Потому что, если ты идешь по пути наива, то это же не твое видение. Есть люди, которые ищут во внешних формах свою самобытность, можно очень долго идти по этому пути. Но если у художника нет нового подхода в осмыслении новых тем, новых материалов, новых чувств, то этими ухищрениями мало что выразишь. Конечно, можно сказать, что он так видит. Но художник же не для себя работает! Я, например, проезжаю мимо «Нартона», и мне приятно, когда люди приходят и смотрят на эти скульптуры. Я это делал для них. И если они испытают хоть 10 процентов от тех чувств, которые я вложил в эти скульптуры, я буду счастлив. А если ты делаешь для себя, то тогда надо работать в стол. Искусство без зрителя не только невозможно, оно и не нужно. Не бывает любви вприглядку. Платоническая любовь возможна, но она неполноценна, она может быть первым увлечением, и все.

— Вы многие скульптуры посвящаете теме Нартского эпоса. А как вы воспринимаете сам эпос: как сказку или как некий свод жизненных правил?

— Для меня Нартский эпос воспринимается как будто это живые люди. И я делаю эту серию так, как я их себе представляю. Сейчас готовятся еще пять скульптур, которые завершат серию, и тогда будет полностью представлен пантеон Нартского эпоса.

— А как бы скульптор Николай Ходов сам определил свой девиз как художника?

— Творчество — это мука. Судят всегда по результату. На этот счет была замечательная карикатура в журнале «Огонек»: эпоха каменного века, два аборигена, один другого поставил ногами на плечи и говорит: «Рисуй повыше, чтобы наши потомки подумали, что мы были большими».

Кто-то из великих, кажется, Роден, сказал: «Как бы автор ни ухищрялся, а сколько он потратил труда, всегда видно в работе». Я бы сказал, что это и есть мой девиз. Делать все честно и добросовестно. Я, например, хотел бы, чтобы у нас в городе было больше интересных и разных скульптур.

— Несколько дней назад на совещании в МВД был поднят вопрос о создании монумента на братской могиле возле памятника П. Барбашову. Как вы относитесь к этой идее? И еще скажите, пожалуйста, на ваш взгляд, возможно ли соседство монументальной скульптуры с какими-то новыми современными эстетическими формами?

— Конечно, увековечивать имена надо. Вопрос лишь в том, в какой форме это будет выражено. Что касается соседства, то вы знаете, в Роттердаме есть скульптура Осипа Цадкина «Разрушенный город». Это такая экспрессивная композиция, близкая к абстракции. Очень выразительная. Вот надо понимать, что подобные скульптуры не только выражают эмоции автора, но и задают тон городскому пространству. Конечно, возможно соседство новых форм и монументального искусства, но необходимо следить за тем, чтобы такое соседство было гармонично. Чтобы монументы не убивали эмоциональное восприятие друг друга, а работали на одну идею, были одним ансамблем. И найти вот этот баланс бывает очень-очень сложно.