«Сын президента, или хроники «хромого Тимура». Глава 18. Выборы, часть вторая

ВЫБОРЫ, ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Ну и по ходу работы возникали моменты, в которых я вольно или невольно оказывался в глупой ситуации. Однажды утром, прихожу на работу.

-Парчъи у нас, говорят ребята

-Что такое, спрашиваю.

— Ночью проезжали, был пьян, обматерил нас. Ну, и мы поддали, привезли сюда. Е…, подумал я. Спустились к нему с Сашей, извинялся, почистил ему куртку, помог умыться, привести себя в порядок. Опять извинялся, проводил до выхода. Поздно им было объяснять, что Алан «Парчъи» Санакоев — старый солдат, и хороший солдат. И если он выпил и ругается матом, это не значит, что надо его прессовать. Хорошие они, плохие, при моем неоднозначном отношении к ним, но Парчъи, Бала, и многие другие являются такими же символами Цхинвала, каким является, скажем, Эйфелева башня для Парижа. А символы крушить нехорошо.
***
На седьмом этаже дома правительства пересекся с Фатимой Петровной Пухаевой, советником президента.

-Леша, зайди потом ко мне на пять минут, хочу переговорить с тобой кое о чем

-Конечно, Фатима Петровна.

Спускаясь позже вниз, вспомнил о ее просьбе. Откровенно говоря, подумывал не заходить, чувствовал, что заговорит она меня. И все же постеснялся ее, не хотел обижать. Зашел, присел, только она начала говорить — заваливается Славка Гобозов, председатель партии «Отечество», а вместе с ним заходит и Мадина Архиповна Остаева, директор Государственного телевидения.

-Проведать тебя зашли, Фатима Петровна- громко, как всегда произнес смахивающий на певца Баскова Гобозов. Разговариваем ни о чем, как вдруг, Мадина Архиповна, побледнев, проговорила:

-Смотрите, Фатиме Петровне нехорошо! Не буду описывать подробности, Вобщем скончалась Фатима Петровна на месте. Тромб. И что дальше? Ну не зашли бы они тогда в кабинет, кому бы я доказал, что не мучил уважаемую мной женщину, горячим утюгом, не зажимал ей ноги в «испанском сапоге». Хотя брат ее, бывший «похищенный» мэр города Коста Петрович, пытался все же доказать, дескать, Гобозов и Остаева просто прикрывают меня, ибо угрожал я им «казнями египетскими». Стоит ли говорить, что на панихиде по покойной десятки ненавидящих глаз просто прожигали мне спину.

***

Вот так вот. Создавалось клише, штамп, который устраивал всех, Сын беспредельщик при слабом президенте. Достаточно вспомнить заголовки газет тех времен, и если бы я не знал, сколько стоит протолкнуть любой материал в любую газету «грешен, замешан в подобных делах», я бы, наверное, видя себя в зеркале, просто обделывался от страха. При этом я тогда в первый раз заметил, что мое мнение по тому или иному поводу абсолютно никого не интересует. Толпы журналистов не бегали за мной, требуя объяснений по интересующимся темам. С легкой руки Герасима Жоржиковича Хугаева, бывшего партийного инструктора, бывшего премьера, бывшего позиционера, бывшего оппозиционера, к счастью для Осетии просто бывшего во всем, я стал именоваться Хромым Тимуром, уничтожителем осетинского народа. Что ж Тимур так Тимур. Звучит лучше, чем Дракула, почетнее во всяком случае. Пропаганда сработала четко, ничего не скажешь.

— Имидж поменяй, тебе надо поработать над имиджем, говорил мне часто захаживающий ко мне писатель Анатолий Жажиев, и я искренне не понимал, о чем он говорит. Мне казалось оскорбительным рассказывать всем о том, какой я хороший. Анекдот вспомнил в тему. Встречаются как-то хомячок и мышь, Мышь и спрашивает:

-Хомячок, вот ты мышь, и я мышь, но я все по помойкам да по свалкам, а ты — в тепле и достатке. Скажи, в чем секрет?

-Пиариться надо лучше, отвечает хомячок. Да, пиариться Чибировы не умели.
***

И все же, что же я, спросите вы? Чего же хотел я во всей этой ситуации? Интуитивно я хотел единственного — достоинства, достойно и спокойно выйти из всей этой ситуации и помочь выйти из нее Людвигу. Хотя мое внутреннее эго, вещь довольно опасная, если потакать ему во всем, отчаянно сопротивлялось такому исходу. Ты никогда не проигрывал, никогда не сдавался, шептало оно мне, как это кто-то должен оказаться сильнее при тех тузах, которые есть у тебя. Увы, тузы оказались дутыми, и естественно, моя вера в нерушимую дружбу до гроба дала серьезную течь. Отвлекусь на минуту. Вообще это оказалось для меня серьезной проблемой. Я имею ввиду свои взаимоотношения с друзьями, или с теми, которых я таковыми считал. Я всегда относился к ним ровно, несмотря на изменение моего социального статуса, я всегда ставил интересы моих друзей выше своих собственных. Но я оказался наивным, ибо по мере изменения моего социального статуса менялось их отношение ко мне, так как из просто Леши Чибирова, друга, одноклассника, сотоварища по ОМОНу я превращался — шутка ли? В сына президента! У них появлялась возможность манипулировать тем или иным вопросом, а я тем временем жил иллюзией всемогущей мужской дружбы. Друзья становились адмиралами, маршалами, чувствовали, как Алан Гучмазов свою незаменимость, и казалось никаким бронебойным снарядом не пробить брешь в наших отношениях. Однако помните финальную речь слепого полковника в исполнении Аль Пачино из фильма «Запах женщины»? Сослан любил цитировать этот момент: «Когда дерьмо летит — большинство уворачивается, единицы принимают удар на себя». Так и стоял я, Хромой, блин, Тимур, в одиночестве, облепленный дерьмом. И только нехорошее эго говорило мне:

— Не сдавайся, дерись, нет ситуации, которая может сломать тебя. Неугомонное эго мое говорило Людвигу:

-Машина закручена, сделаем максимум. Получится все- тут же передашь все тому кому посчитаешь нужным. Не получится — значит так и надо. Не получилось. Небеса не разверзлись над нами, земля нас не поглотила. Но эго мое успокоилось.

(Продолжение следует)